Сидела на кровати и писала курсовую. Огромный рыжий гад залез в кровать. Бегал по пододеяльнику, по подушке, моей подушке, какое-то время шнырял по ежедневнику, моему родному ежедневнику... И по ручке. Я грызу ручки. А его не сразу заметила.

Я больше не могу. Ищу жильё, мне пофиг.
Что самое страшное, я ведь понимаю, что никуда мы не съедем. Мы останемся здесь. Потому что денег жалко.
Обидно, что Антон видит, как мне здесь плохо и больно, как я плачу через день, как я жить здесь не хочу и боюсь всего (мы перестали вообще выключать свет, когда сюда въехали), но он ничего не делает. А так нужно, чтобы стукнул кулаком по столу и сказал: если тебе здесь так плохо, давай съедем. Ничего, заработаем, не будем мучаться зато.

А он не говорит этого. Он вообще ничего не говорит. Давит тараканов. Или просто наблюдает, как я плачу.

Я не опасаюсь сюда писать. Потому что он всё равно не прочитает, хотя и знает этот адрес. Его утомляет чтение, если это только не клановая переписка в его игрушке, в которой он сидит каждый божий день.

Я не могу здесь больше жить. Я привыкла к отсутствию ванной, к общему чудовищному туалету, к душу с тараканами и прочей мерзостью, к тому, что приходить-уходить-мыться надо по расписанию, к тому, что пельмени надо варить три часа, посуду мыть на другом конце этажа, а очередь у плиты занимать, к тому, что стирать здесь просто негде, ровно как и вешать постиранное. Я привыкла, что некуда всё прятать, потому что у нас не так давно упали со стены полки и порвали мои любимые книги. Полки назад так и не повесили. Я даже привыкла к тому, что готовить в печке надо в шкафу, а чайник прятать. Я даже приыкла к отсутствию солнца: напротив наших окон только зеркало-стена ночного клуба. Солнце сюда попадает только пару раз в день, когда отражается под нужным углом и чуть-чуть озаряет эту проклятую комнату.

Я к одному не могу привыкнуть: мой любимый человек считает, что жить так в порядке вещей, ничего страшного, выживем.
Я не выживу.